Л. Н. Толстой в 60-е годы под свежим впечатлением разрыва с кругом П. Г. Чернышевского отреагировал на революционное движение враждебно — двумя «антинигилистическими» пьесами: «Зараженное семейство» (1864) и «Нигилист» (1866). Но в 70-х годах Толстой сумел оценить народников как «лучших, высоконравственных, самоотверженных, добрых людей» и стал изображать их таковыми: это — и персонажи романа «Воскресение», политические ссыльные Симонсон, Набатов, Щетинина, Крыльцов, и герой рассказа «Божеское и человеческое» (1906) Светлогуб, списанный с реального Дмитрия Лизогуба.

В целом же художественное изображение преследуемых, казнимых революционеров должно было, по мысли Толстого, иллюстрировать генеральный (вытекавший из самой сути толстовства) вывод, наиболее отчетливо обоснованный им в предисловии к статье В. Г. Черткова «О революции»: революционеры — это «лучшие люди» нации, цель их («освобождение людей») возвышенна, но, «пытаясь новым насилием уничтожить прежнее», они только губят себя, ибо люди могут обрести свободу не в революции, а в "религиозно-нравственном убеждении."

Есть у Льва Толстого и произведение, написанное специально на революционно-народническую тему. Это рассказ «Божеское и человеческое». Толстой задумал его в 1897 г. В дневнике писателя за 13 декабря того года в перечне сюжетов, которые  «стоит и можно обработать», значится «Казнь в Одессе» , а среди его бумаг сохранилась машинописная копия статьи «Дмитрий Андреевич Лизогуб (Биографический очерк)» из № 5 газеты «Народная воля» за 1881 г. Народник Лизогуб был казнен царскими палачами за то, что по-своему распорядился собственными деньгами, передав их в революционную казну. Именно этот сюжет (казнь Лизогуба в Одессе 10 августа 1879 г.) лег в основу рассказа «Божеское и человеческое». Рассказ был  написан в 1903 и впервые опубликован в 1906 г. 

Лизогуб здесь представлен под именем Светлогуба. Образ его – чистый, светлый – даже несколько идеализирован. Вместе с другими народниками Светлогуб выступает за мирное «просвещение народа, вызов в нем сознания его прав», и лишь в ответ на «притеснения правительства, бессмысленные и оскорбительные», вынужден прибегнуть к революционному насилию. Толстой осуждает его палачей – царских карателей, включая самого царя со «стеклянным взглядом» , – но отрицает революцию как средство переустройства жизни, толстовски  противопоставляя ей нравственное самосовершенствование по законам Евангелия. Перед смертью на эшафоте толстовский Светлогуб вспоминает Евангелие: «В руки твои предаю дух мой». Однако между евангельской догмой и живой жизнью Толстой сам признал здесь глубочайшее противоречие: «Дух его не противился смерти,  но сильное, молодое тело не принимало ее, не покорялось и хотело бороться».
Кроме Светлогуба, в рассказе представлены и другие (тоже осужденные, ссыльно-каторжные) революционеры – террорист Меженецкий и пропагандист Роман: сильные, убежденные в своей правоте, но обреченные на погибель.

В повести «Божеское и человеческое» Лев Толстой описал методику известного революционера Германа Лопатина, которого посадили в одиночную камеру. М. Сухотин вспоминает как Толстой пересказывал её фабулу Горькому: «Чтобы выносить одиночное заключение, он мысленно переносил себя, куда ему вздумается. Например, он идёт по такой-то улице, смотрит на магазины, на людей, входит в такой-то дом, подымается по лестнице, входит к приятелю, говорит то-то, ему отвечают и т.д. Время проходит незаметно, и при этом он управляет воображением, а не воображение им, что бывает со многими заключёнными, доходящими до галлюцинаций.»

Революционное народничество обязано Льву Толстому и таким многозначащим документам, как его мартовское 1881г. письмо к Александру III в защиту жизней Андрея Желябова, Софьи Перовской и товарищей их, цареубийц.

Но даже Достоевский в последние годы жизни поддался обаянию героев народничества, усомнился в своем предубеждении против них, признал «свою логику» и «какое-то удивительное самопожертвование» революционеров. Лучше всего говорит об этом его замысел второго романа дилогии «Братья Карамазовы».

20 февраля 1880 г. Достоевский рассказывал А. С. Суворину, что «напишет роман, где героем будет Алеша Карамазов. Он хотел его провести через монастырь и сделать революционером. Он совершил бы политическое преступление. Его бы казнили. Он искал бы правду и в этих поисках, естественно, стал бы революционером».
Немало интересного о происхождении героев Достоевского и о его отношении к происходившему тогда в России, к народникам и народовольцам, можно узнать в трудах В.Розанова и И.Волгина.

С душевной болью следил за политическими процессами 70—80-х годов и М. Е. Салтыков-Щедрин. «Политические процессы следуют одни за другими... и кончаются сплошь каторгою... — писал он 1 ноября 1876 г. из Петербурга в Баден-Баден П. В. Анненкову. — Каторга за имение книги и за недонесение — это уже почти роскошь для такого бедного государства, как наша Русь. Подумайте только, как мало нужны нам люди и как легко выбрасываются за борт молодые силы  и Вы найдете, что тут скрывается некоторый своеобразный трагизм».

Щедрин тоже (как Тургенев и Толстой) не сочувствовал террору — ни «белому», ни «красному». «Что теперь здесь творится по поводу этих бессмысленных убийств и покушений, того ни в сказках сказать, ни пером описать!»—возмущался он в феврале 1879 г. Но, как бы то ни было, ответственным за то, что «творилось», писатель считал правительство. Не революционеров, а их гонителей корил он за жестокость, негодовал на «неистовства белой анархии, которая, кажется, надолго воцарилась у нас».
Чисто военную жестокость царизма на политических процессах Щедрин изобличал в своих памфлетах. Его пером осрамлены столь характерные для 70—80-х годов типы чиновников-карателей, как два «бесшабашных советника» Удав и Дыба из книги «За рубежом» и особенно «надворный советник Сеничка» из десятого «Письма к тетеньке», мастер «щипать людскую корпию», хватать и судить хотя бы и случайно попавшихся («на то война-с!»), ибо, мол, все равно, «довольно останется!». Внимательным современникам мудрено было бы не узнать в «Сеничке» прокурора Н. В. Муравьева, который составил себе имя на виселицах по делу 1 марта 1881 г., а в феврале 1882 г., когда печаталось десятое «Письмо к тетеньке», вновь мастерски «щипал людскую корпию» на процессе «20-ти».
В сцене суда над пескарями по доносу лягушки на страницах «Современной идиллии» (1883 г.) Щедрин с большой обличительной силой изобразил самый механизм политического процесса, тонко раскрыв такие его приметы, как натянутость обвинения, подтасовка доказательств, корыстные наветы свидетелей и официозная пристрастность судей .

Не без помощи эзоповского языка, но более откровенно, чем Щедрин («вполоткрыта», по излюбленному выражению И. А. Крылова), изображал народников, «людей, которые умирают за других, которые за чужое благо томятся в тюрьмах десятки лет» , Глеб Успенский в рассказах и очерках «Неизлечимый» (1877), «Три письма»(1878). В 1885 г. он написал очерк «Выпрямила», в котором воспел три высочайшие гармонии: наряду с красотой труда и красотой искусства, олицетворенной в образе Венеры Милосской, красоту революционного подвига, тоже символизированную в образе женщины. В этюдах к очерку назван прототип этой женщины: «В. Н.» и «Ф» (т. е. В. Н. Фигнер).

Г. И. Успенский, как и Тургенев, был лично связан со многими революционерами, а некоторых из них (С. М. Кравчинского, А. И. Желябова, С. Л. Перовскую, Н. И. Кибальчича, Ю. Н. Богдановича) считал своими друзьями. В квартире Успенского корифеи «Народной воли» встречали вместе с радушным хозяином новый, роковой и славный для них 1881 год. Полный уважения и любви ко всем героям «Народной воли», Успенский преклонялся перед Германом Лопатиным  и «просто «обожал», буквально обожал до религиозного экстаза» Веру Фигнер. Весть об аресте Фигнер потрясла его: «Он даже зарыдал и долго не мог успокоиться». В день оглашения приговора по делу «14-ти» писатель сумел передать Вере Фигнер, только что осужденной на смерть, записку: «Как я вам завидую! Глеб Успенский».

Много работал над образом революционеров К. М. Станюкович — лучший в России писатель-маринист, «Айвазовский слова», как его называли, дядя народовольца М. Н. Тригони. В двух романах 1879 г. «Наши нравы» и «Два брата» он представил обаятельные, несмотря на подцензурный камуфляж, типы народников-пропагандистов и революционера рахметовского склада (даже с похожей фамилией) Мирзоева. Позднее, в сибирской ссылке Станюкович написал роман «В места не столь отдаленные» (1886), где контурно обозначил революционное прошлое самой привлекательной героини Стеновой.

Выстраданными и многозначащими были отклики на политические процессы в жизни и творчестве В. М. Гаршина. Гаршин по-толстовски отвергал всякое насилие («Кровь возмущает меня, но кровь — отовсюду»), однако он ценил нравственное величие революционеров и терзался состраданием к их жертвам. В. М. Гаршин высоко чтил народовольцев («мне хотелось бы воплотить этих людей в художественные образы, но это выше сил моих»). Его «Attalea princeps» (1880) и, особенно, «Красный цветок» (1883) — это и гимн и реквием «безумству храбрых» «Народной воли».

За судебной расправой с народниками Гаршин следил буквально в муках переживаний. Об этом говорят и его отклик на процесс участников Казанской демонстрации («Такие приговоры просто душу переворачивают»), и отчаянно-трагическая попытка спасти жизнь Ипполита Млодецкого. Неудача этой попытки стоила Гаршину психического расстройства.

Революционная тема была одной из главных в раннем творчестве В. Г. Короленко, который сам пережил четыре ареста и долгую ссылку за связь с народниками. В 1880 г. он написал рассказ «Чудная».

Героиня рассказа — больная, умирающая, но гордая и непреклонная ссыльная революционерка, о которой ее товарищ говорит жандарму: «Сломать ее можно... Вы и то уж сломали... Ну а согнуть, — сам, чай, видел: не гнутся этакие». Прототипом «Чудной» была народоволка Э. Л. Улановская, трижды осужденная царским судом. Короленко встречался с ней в ссылке и хотел посвятить ей «Чудную».

Под стать героине Короленко революционеры-народники Кинтильян и Аня из рассказа Д. Н. Мамина-Сибиряка «В худых душах» (1882), Лиза Гарденина в романе А. И. Эртеля «Гарденины» (1889), Маня Карташова — персонаж двух романов Н. Г. Гарина-Михайловского «Студенты» (1895) и «Инженеры» (1907), героиня одного из ранних рассказов А. М. Горького «Маленькая» (1895). Сочувственно обрисован народоволец Владимир Иванович в повести А. П. Чехова «Рассказ неизвестного человека» (1893). Чехов написал ее вскоре после своей поездки на Сахалин, где он, вопреки запрету властей, встречался с политическими каторжанами, народовольцами А.И.Александриным, И.П.Ювачевым, В.И.Вольновым, Н.Л.Перлашкевичем и др. Некоторые исследователи утверждают, что прототипом главного героя произведения А.П. Чехова явился раскаявшийся в заключении народоволец  И.Ювачев.
Все писатели, о которых идет речь, осуждали карательный произвол царизма. В этом отношении характерны также ранние рассказы А. П. Чехова «Брожение умов» (1884г.) и «Унтер Пришибеев» (1885г.), где нет революционеров, но сатирически представлены их каратели, а главное, как доносил цензор об «Унтере Пришибееве», «уродливые общественные формы, явившиеся вследствие усиленного наблюдения полиции».

Любопытны и такие свидетельства общественных симпатий к жертвам «белого террора» 80-х годов, как юношеское стихотворение 16-летнего А. И. Куприна «Сны» (отклик на казнь Александра Ульянова и его товарищей)  и детский замысел А. А. Блока написать пьесу под впечатлением толков о самосожжении Михаила Грачевского.

До сих пор речь шла только о выдающихся писателях, классиках русской художественной прозы. Но революционно-народническую тему развивали и очень многие рядовые мастера, иные из которых были тогда популярны и любимы читателями: А. О. Осипович-Новодворский, П. В. Засодимский, Н. Н. Златовратский, И. А. Салов, А. Н. Луканина и др. Талантливую, со знанием дела и сочувствием к революционному подполью, повесть о народниках под названием «Нигилистка» (1890) написала С. В. Ковалевская — замечательный ученый, первая женщина в мире, ставшая профессором математики, и первая в России член-корреспондент Академии наук.

Об отражении революционно-народнической темы в поэзии надо говорить особо. Здесь первыми по времени и значению были произведения Н. А. Некрасова. Еще в поэме «Кому на Руси жить хорошо» (1866—1876) Некрасов создал образ Григория Добросклонова — один из самых ранних литературных образов революционера- народника. В хрестоматийных строках о Добросклонове:

Ему судьба готовила
Путь славный, имя громкое
Народного заступника,
Чахотку и Сибирь

слышится отголосок столь частых в 70-е годы репрессий царизма против народников-пропагандистов. Героям «хождения в народ» Некрасов посвятил знаменитое стихотворение «Сеятелям» (1876), а другой шедевр «Смолкли честные, доблестно павшие...», созданный, как полагают некрасоведы, к 1874 г. в память жертв Парижской Коммуны, но не публиковавшийся, поэт в 1877 г. переадресовал и лично переслал в тюремную камеру героям народнического процесса «50-ти» (впервые опубликовал его журнал народников «Земля и воля» в № 5 за 1879 г.).

Из стихотворений других поэтов, может быть, самой популярной в годы революционного народничества была «Узница» Я. П. Полонского. До недавних пор считалось, что она написана в 1878 г. как отклик на дело Веры Засулич. В 1977 г. Н.А.Троицкому удалось установить, что Полонский написал «Узницу» годом ранее и откликнулся ею на процесс «50-ти».

Одной из подсудимых на этом процессе Лидии Фигнер посвятил стихотворение «К судьям» А. Л. Боровиковский — адвокат, острослов и поэт, написавший ряд «антиправительственных» стихов, по поводу которых он сам подтрунивал над собой:

За свои стихотворенья
Ты куда же мнишь попасть:
В олимпийские ль селенья?
В полицейскую ли часть?

Очень популярной в радикальных кругах была драматическая поэма Минского (псевдоним Н. М. Виленкина) «Последняя исповедь», опубликованная в № 1 газеты «Народная воля» за 1879 г. Именно она вдохновила И. Е. Репина на создание картины «Отказ от исповеди».

Вообще в годы «Народной воли», пожалуй, наибольший успех из подцензурных и полулегальных стихотворений на революционную тему имели стихи талантливого поэта посленекрасовского десятилетия С. Я. Надсона «Мрачна моя тюрьма», «Ни звука в угрюмой тиши каземата», «По смутным признакам, доступным для немногих»  и др., в которых запечатлелась вся бездна страданий и вся сила духа узников царизма. От их имени поэт обращался к собрату по убеждениям:

Из каменных гробов, и душных, и зловонных,
Из-под охраны волн, гранита и штыков
Прими, свободный брат, привет от осужденных,
Услышь, живущий брат, призывы мертвецов!

 В 1885 г. Надсон, вдохновленный образом Веры Фигнер и под впечатлением процесса «14-ти», написал стихотворение «По смутным признакам, доступным для немногих», заключительные строки которого перекликаются с концовкой «Порога» И. С. Тургенева:

И все-таки иди — и все-таки смелее

Иди на тяжкий крест, иди на подвиг твой.

И пусть бесплоден он, но жить другим светлее,

Молясь пред чистою, возвышенной душой".

Другой поэт (едва ли не самый интересный в России эпохи безвременья — примерно с 1887 г., когда умер Надсон, до середины 90-х годов) — К. М. Фофанов, о котором Лев Толстой и в 1907 г. говорил «Лучше поэта нынче нет», начал свой творческий путь страстными, полными сочувствия к народовольцам откликами на расправу с ними. Таковы его стихи 1881—1883 гг.: «Вы, что пали жертвой злобы», «Хоть грустно мне за них, но я горжуся ими», «Узник», «Рассказ могильщика о казни». В августе 1882 г. Фофанов написал стихотворение «Погребена, оплакана, забыта...», которое он, по его словам (в передаче сына и дочери поэта), посвятил Софье Перовской .

Против карательной политики царизма 70-80-х годов были направлены распространявшиеся нелегально (в списках и подпольных изданиях) стихи «Сердце государево» Л. П. Трефолева:

Мы между народами
Тем себя прославили
Что громоотводами
Виселицы ставили,

а также сатирическая «Песнь торжествующей свиньи» с грифом «Посвящается М. П. Каткову» А. П. Барыковой. Эта «песнь» дополняет сказку Щедрина «Торжествующая свинья или разговор свиньи с Правдою» из цикла «За рубежом» (свинья там «кобенится» перед Правдой и «чавкает» ее). Смысл «песни» — в обличении бездуховности, животной узости идеалов реакции, воплощением которой представлена «торжествующая свинья».

К. Д. Бальмонт, который, по словам В. Я. Брюсова, десять лет (1895-1904) «нераздельно царил над русской поэзией», еще до начала литературной деятельности подвергался репрессиям за связи с народовольцами и отразил в первом сборнике своих стихотворений «Под северным небом» народнические идеи:

Хочу я усладить хоть чье-нибудь страданье,
Хочу я отереть хотя одну слезу

Если зачинателем революционно-народнической темы в русской классической поэзии был Некрасов, то завершил ее А. А. Блок. В его поэме «Возмездие» (1911—1921, (которая осталась неоконченной и расценивается специалистами как вершина творчества поэта) описана — в мажорном, призывном тоне — сходка землевольцев с участием Софьи Перовской и Сергея Кравчинского.

При столь всеобъемлющем воздействии революционного народничества на литературу даже консервативно настроенные писатели поднимались если не до оправдания революционеров, то до осуждения их карателей. Так, А. К. Толстой в сатире «Сон Попова» (1873) язвил карательную систему, глава которой — министр внутренних дел — изрекает, не обинуясь: «Законность есть народное стесненье, гнуснейшее меж всеми преступленье!»

Н. С. Лесков, который в 60-х годах отдал дань охранительству романами «Некуда» и «На ножах», в 70-е годы эволюционировал далеко влево и создал ряд блестящих сатир на карательную политику царизма: «Административная грация», «Заячий ремиз» и др. В них осмеяны не только царские «ловитчики», алчущие «цапать потрясователей основ», но и карательные борзописцы, норовившие «такой клеветой [о революционерах] написать, чтоб во все страны фимиазм пошел» .

В один голос с русскими писателями развивали революционно-народническую тему мастера слова других народов России, особенно украинские. И. Я. Франко в стихотворении «Гимн» (1880) народнически призывал:

Не сгибаться, а бороться,
Пусть потомкам, не себе
Счастье выковать в борьбе!

Революционер, гибнущий за свои убеждения, но не изменяющий им, был любимым поэтическим образом М. П. Старицкого («Борцу», «Встреча», «Путь крутой» и другие стихи из двухтомника 1881— 1883 гг. «Песни и думы»).

Леся Украинка одно из первых стихотворений («Надежда», 1880) посвятила своей тетке Е. А. Косач, репрессированной за народническую пропаганду, а в стихотворении «Мать-невольница» (1895) воспела М. П. Воронцову (Ковалевскую), осужденную в 1879 г. на каторгу по делу народников-террористов.

Еще один классик украинской литературы Панас Мирный сам был причастен к народнической «крамоле» и сочувственно изобразил ее деятелей в рассказе «Народолюбец» (1870—1875) и в повести «Лиходеи» (1875).

В Грузии иносказательно приветствовал героев 1 марта Акакий Церетели («Весна», 1881), открыто возвеличивал жертвы царских репрессий Важа Пшавела («Верю — и верил всегда я», 1888):

Жить на земле будет вечно
Тот, кто погиб, сострадая
Скорби людей бесконечной.

В Белоруссии стихи с обличением карателей народничества писал Франциск Богушевич («Худо будет», 1891), в Латвии — Ян Райнис («Любящие отечество», 1897).

С наибольшим знанием дела, хотя и с меньшим художественным талантом, чем литературные классики, изображали революционно-народническое движение те литераторы (прозаики и поэты), которые сами активно участвовали в движении. Первым из них по значению надо признать С. М. Кравчинского (Степняка), имя которого равно принадлежит и русскому, и украинскому народу, и народам Европы, поскольку он родился на Украине, революционную деятельность вел главным образом в России, а литературную — в Италии, Швейцарии, Англии.

Замечательный роман Кравчинского «Андрей Кожухов» (1889) правдиво рисует движение народников в самый драматический момент их поворота от пропаганды к террору, причем сцена, в которой герой романа покушается на жизнь Александра II, воспроизводит действительную картину покушения А. К. Соловьева 2 апреля 1879 г. Возможным прототипом Тани Репиной послужила Татьяна Ивановна Лебедева, жена Михаила Фроленко и член ИК "Народной Воли".
Столь же исторически достоверна и художественно выразительна повесть Кравчинского «Домик на Волге» о «хождении в народ» (1889). И в романе, и в повести, а также в драме «Новообращенный» (1894) Кравчинский показал, как идейно убеждены, отважны и нравственно чисты, хотя и трагически обречены, герои народничества. Их credo: «Мы должны думать не только о пользе, но и о чести нашей партии». Великолепна по своей документальности и его знаменитая "Подпольная Россия"

Книгу уникальной судьбы, роман «Булгаков» написал революционер-народник Ф. Н. Юрковский — в 1882 г. на Карийской каторге в Забайкалье. В 1883 г. он был переведен с Кары в Шлиссельбургскую крепость (разумеется, без романа, который был изъят у него и уничтожен), и с начала 90-х годов, когда узникам Шлиссельбурга разрешили письменные принадлежности, написал роман еще раз, но не до конца; на последней странице рукописи Юрковского приписано рукою Н. А. Морозова: «Здесь роман кончается по причине смерти автора, не вынесшего заключения». В «Булгакове» картинно представлены жизнь, быт, деятельность, типы людей народнического подполья 1874—1875 гг. на юге России.

Среди поэтов народничества первым по значению был, бесспорно, П. Ф. Якубович (Мельшин), «Арион революционной молодежи 80-х годов», как его называли, один из героев процесса «21-го», где он был осужден на 18 лет каторги. Смысл и дух музы Якубовича передан в стихотворном эпиграфе 1884 г. к будущему собранию его сочинений:

Я пою для тех, чьи души юны,

Кто болел, как за себя, за брата.

Музой был мне сумрак каземата,

Цепь с веревкой — лиры были струны.

Якубович был народовольцем. Но такова же по смыслу и духу — идейна, гражданственна, народна — муза другого мастера народнической и, кстати, украинской поэзии чернопередельца П. А. Грабовского, пережившего три ареста и 16 лет каторги и ссылки в Сибири. Вот строки из его стихотворения «Народнику» (1894):

Пусть палач душит край,
Чтоб добиться свобод,
Смело к цели шагай,
Жизнь свою за народ
Не тужи. Положи!

Вообще эпоху революционного народничества В. И. Ленин справедливо характеризовал как «время, когда каждый социалист был поэтом и каждый поэт — социалистом». Стихи писали десятки революционеров-народников (В. Н. Фигнер, Г. А. Лопатин, Н. А. Морозов, С. С. Синегуб, Д. А. Клеменц, Ф. В. Волховский, Н. А. Саблин, С. И. Бардина и многие-многие другие) — стихи, не всегда удачные в художественном отношении, но сильные правдой жизни, борьбы и даже психологии народничества . Иные из них стали популярнейшими революционными песнями, которые прошли через три революции в России и живут поныне: «Отречемся от старого мира» П. Л. Лаврова, «Замучен тяжелой неволей» Г. А. Мачтета, «Слезами залит мир безбрежный», "Предсмертная песня" В.Г. Богораза-Тана, похоронный марш «Вы жертвою пали» И. М. Познера и А. И. Архангельского.

Итак, мастера всех жанров отечественной литературы 70—90-х годов XIX в., включая самых выдающихся ее корифеев, так или иначе (прямо, «вполоткрыта», иносказательно) выразили свое сочувствие к революционному народничеству, хотя и порицали «крайности» его теории (социализм) и тактики (террор). Только Ф. М. Достоевский в «Бесах» гневно осудил народническую «крамолу», а Л. Н. Толстой и Н. С. Лесков от своей хулы против народников 60-х годов в 70-х годах отказались. Вместе с тем на обочине российской словесности подвизались литераторы, избравшие своей специальностью «антинигилистический роман», т. е. не отдельные нападки на «крамолу», как у Достоевского, Толстого, Лескова, а систематическое (и сверх всякой меры) ее поношение.

Эти романисты по своим творческим возможностям выглядели пигмеями рядом не только с такими гигантами, как Толстой и Тургенев, но и с писателями масштаба Гаршина и Надсона. «Классиком» среди них слыл бесталанный и беспринципный Б. М. Маркевич — тот самый, кого Тургенев сделал заглавным героем аллегорического стихотворения «Гад». Именно роман Маркевича «Бездна» (1883—1884) стал самым «антинигилистическим». Он не только карикатурил революционеров, но и уязвлял царскую власть за недостаточно жестокую расправу с ними, требуя еще более крутых мер. Роман был переполнен аляповатыми описаниями революционных ужасов. А. П. Чехов назвал его «длинной, толстой, скучной чернильной кляксой».

По тому же рецепту были изготовлены романы «Перелом» Маркевича (1880-1881), «Злой дух» В. Г. Авсеенко (1881-1883), «Вне колеи» К. Ф. Головина (1882) и другие «темные пятна злорадного человеконенавистничества на светлом фоне русской литературы». «Антинигилистическая» словесность не знала цензурных препон, но не имела в обществе и малой доли того успеха, каким пользовались истинные художники, ни по литературным достоинствам, ни по идейному содержанию.

После 1917 г. революционно-народническая тема в нашей литературе стала свободной от цензуры. Советские писатели часто обращались к ней, стараясь изобразить не столько идеалы и личности, сколько уже деятельность народников. Тем не менее, все созданное ими в этом отношении за семь десятилетий при количественном превосходстве качественно уступает дореволюционной литературе, главным образом по недостатку равновеликих (под стать классикам XIX в.) художественных талантов.

В первые полтора десятилетия Советской власти литература о народниках издавалась регулярно, но художественных удач в ней было немного. Серьезный роман О. Д. Форш «Одеты камнем» (1924—1925) посвящен М. С. Бейдеману и другим революционерам 60-х годов. Слабее во всех отношениях роман А. А. Соколовского «Первые храбрые» (1929) о революционных событиях 1878—1881 гг. и его трилогия: «Бунтари» — о «хождении в народ», «Новое оружие» и «Осужденные на смерть» — о народовольцах. В 1933 г. увидели свет два интересных романа. Один из них — «Непобежденный пленник» (об Ипполите Мышкине) — написал большой мастер слова В. И. Язвицкий, автор двухтомного повествования «Иван III, государь всея Руси». Другой роман — «Бархатный диктатор» (о диктатуре М. Т. Лорис-Меликова в кульминационный момент единоборства «Народной воли» с царизмом) — написан ученым-литературоведом Л. П. Гроссманом. Роман Язвицкого художественно выразителен, но исторически поверхностен, а Гроссмана — строго документален, но недостаточно художествен.

В те же годы был издан ряд произведений о народниках для «легкого» чтения (среди них повести «Цареубийца» Зинаиды Ахтырской и «Дорога на эшафот» Елены Сегал — о Софье Перовской). Вся вообще советская художественная (как и научная) литература 20-х — начала 30-х годов изображала народников и, особенно, народовольцев самоотверженными героями, слабость которых заключалась в том, что они были далеки и от марксизма и от народа.

С середины 30-х годов четвертьвековая полоса забвения народничества в СССР захватила и художественную литературу. Тем временем за границей писатель-эмигрант, выдающийся мастер слова М. А. Алданов посвятил революционному народничеству самый крупный и, возможно, лучший из своих шестнадцать романов — «Истоки» (1948). В нем объективно, как бы отстраненно, с учетом и сильных и слабых сторон народничества представлены революционеры 70-х годов и, кстати, точно воссоздана картина цареубийства 1 марта 1881 г. Алданов, по-толстовски, отрицал и «белый» и «красный» террор, но признал, что народовольцы были вынуждены прибегнуть к насилию. Зато П. Н. Краснов (царский генерал и атаман Войска Донского, казненный по приговору советского суда за сотрудничество в 1941—1945 гг. с гитлеровцами) в романе «Цареубийцы» (1938) изобразил народовольцев «безобразными», «косматыми», «дремучими обезьянами», которые ни за что убивают «дивно прекрасного» Александра II.

В СССР публикация художественных произведений о революционерах-народниках возобновилась только после XX съезда КПСС. Уже в 1956 г. появился роман И. Я. Бражнина «Голубые листки». Его центральная тема — жизнь и смерть главного техника «Народной воли» Николая Кибальчича. С 1959 г. начали выходить в свет «народнические» повести и романы Ю. В. Давыдова.

Юрий Давыдов как никто из писателей, интересующихся народничеством, заботится об исторической и чисто фактической достоверности своих произведений, больше многих историков работает в архивах. Его романы «Март» — о народовольцах-первомартовцах (1959), «Глухая пора листопада» — о т. н. «дегаевщине», грандиозной провокации царизма против «Народной воли» (1968), «Соломенная сторожка» — о Г. А. Лопатине и других народниках (1986) не просто художественно выразительны. Они всегда превосходно документированы, почти безупречны с точки зрения исторической достоверности. Ю. В. Давыдову принадлежит и настоящее исследование (с научным аппаратом), по форме не менее художественное, чем его романы: «Герман Лопатин. Его друзья и враги». М., 1984.

Этого нельзя сказать о романах С. А. Заречной «Предшественник» (о Н. Г. Чернышевском) и, особенно, «Подвиг поколения» (1963) — о народниках 70-х годов. Второй роман написан с претензией на панорамное отображение всех сторон общественной жизни и освободительного движения в России за 10 лет (1874—1883), но не удался автору: с одной стороны, перегружен сюжетными линиями и персонажами, с другой — недостаточно историчен, страдает фактическими погрешностями, анахронизмами.

В 1961 году появилась на свет повесть Владимира Войновича "Степень доверия", посвященная В.Н.Фигнер.

Из произведений, созданных в 1970-е годы, выделяется роман украинского писателя Н. М. Строковского «Жизнь во втором чтении» (1972) — о П. А. Грабовском. Роман интересный, глубокий, исторически правдивый. К сожалению, смерть помешала Строковскому написать задуманное продолжение романа.

В 1980-е годы написан живописный роман К. М. Белова «Палач», главный герой которого — реальное лицо, заплечных дел мастер Иван Фролов, повесивший только за 1879—1882 гг. в исполнение приговоров царского суда 26 революционеров-народников. Переизданный в 1993 г., когда наша журналистика и, отчасти, историография конъюнктурно повернули от восхваления революционеров к поношению их, роман Константина Белова показывает и чистоту идеалов народничества и правоту его революционного дела. Герой романа в конце концов прозревает, осознав, что «истинными виновниками преступлений были не жертвы, казнимые именем государя, а те, кто судил их и отправлял на виселицу».

Вообще, советская художественная литература по нашей теме — преимущественно биографическая. Изданы романы и повести Германа Нагаева о Кибальчиче, Игоря Смольникова о Кравчинском и Лопатине, Михаила Хейфеца о Клеточникове, Зиновия Фазина о Вере Засулич. Два десятка книг о народниках вышли в популярной ранее серии «Пламенные революционеры». Лучшие из них — «Завещаю вам, братья...» (об Александре Михайлове), «На скаковом поле, около бойни...» (о Дмитрии Лизогубе) и «Две связки писем» (о Германе Лопатине) Ю. В. Давыдова, «Нетерпение» (об Андрее Желябове) Ю. В. Трифонова, «Тайна клеенчатой тетради» (о Николае Клеточникове) В. И. Савченко.

В постсоветское время некоторые беллетристы потянулись вслед за публицистами, к поруганию нашей революционной истории. Самый характерный пример — роман Олега Михайлова «Забытый император» (об Александре III. M., 1997), где народники представлены как «безумные фанатики», «злодеи», «дубины» и «дуры» с «нелепыми идеалами».
В 2002 году в серии ЖЗЛ появился роман Л.Ляшенко, Александр II, или История трех одиночеств". 

Поэтических произведений о революционерах-народниках в советской литературе немного. Драматическая поэма Саввы Голованивского «Первый гром» (1957), посвященная героям 1 марта 1881 г., грешит избытком вымысла. Более историчны главка «Фигнер» из поэмы Евгения Евтушенко «Казанский университет» (1971) и, особенно, поэма Николая Доризо «Андрей Желябов» (1970). Поэт Доризо лучше иных ученых разобрался в истории 1870—1880-х годов, показав идейную и нравственную обусловленность самопожертвования народовольца, будь то Желябов или Александр Ульянов:

Да, в это рабское бесправье
Мог поступить он только так:
Грохочет танк самодержавъя,
И он с гранатою — под танк.

Стихи советских поэтов на революционно-народническую тему плюралистичны. Игорь Волгин в стихотворении «Софья Перовская» традиционно восславил подвиг своей героини, Борис Олейник рассуждает о народовольцах сдержанно (стихотворение «Микола Кибальчич»), а Владимир Корнилов («Екатерининский канал») категорически их осудил.

Зарубежная литература

Народники и, особенно, народовольцы остановили на себе, по выражению Г. В. Плеханова, «зрачок мира». Живой интерес к ним во многих странах проявляли не только политики, ученые, публицисты, но и художники чуть ли не всех жанров литературы и искусства. Именно с конца 1870-х годов русские революционеры стали популярными героями мировой художественной литературы, тогда как ранее они появлялись там лишь в исключительных случаях («Учитель фехтования» А. Дюма, «Ванда» А. Виньи, «Ангелли» Ю. Словацкого).

В первое время, пока за границей не разобрались в смысле народнического «нигилизма», иностранные газеты, журналы, издательства, гоняясь за сенсацией, печатали «самые несуразные» опусы о народниках, где «весь интерес заключался в замысловатой интриге, но сущность и причины движения, характеры лиц оставались непонятыми». Так были написаны и популярные драмы: «Вера или нигилисты» О. Уайльда (1881 г.) и «Федора» В. Сарду (1884 г.)

По мере того как мировая общественность узнавала правду о русском «нигилизме», писатели Запада проявляли к народникам все больше интереса и понимания. Кстати, сама «Народная воля» позаботилась об этом, распространяя за рубежом свои программные документы. К середине 80-х годов образы русских революционеров (почти исключительно народовольцев) появляются на Западе не только в скороспелой и «несуразной», но и в истинно художественной литературе, включая десятки сочинений признанных мастеров слова.

Пожалуй, больше, чем где-либо за пределами России, писатели тянулись к русскому революционеру в стране, самой богатой революционными традициями из всех стран мира, — во Франции. Здесь в 1881 г. общепризнанный патриарх европейской литературы того времени Виктор Гюго, неоднократно выступавший против расправы царизма с народовольцами, написал стихотворение в защиту осужденной на смертную казнь народоволки Г. М. Гельфман. Текст его приведен в брошюре П. А. Кропоткина «Правда о казнях в России» (Женева, 1881). Ранее, в 1876 г. тогда уже знаменитый Жюль Верн сделал одним из героев своего романа «Михаил Строгов» народника Василия Федорова, сосланного в Сибирь. Политический ссыльный Сергей Наркин, тоже побывавший в Сибири, сочувственно обрисован и в романе Ж. Верна «Цезарь Каскабель» (1890 г.). Более поздний его роман «Драма в Лифляндии» разоблачает полицейский и судебный произвол в России конца 70-х годов. Среди главных героев романа выделяется благородством Владимир Янов — бежавший с сибирской каторги «нигилист».

Очень выразительно представлен народоволец Суварин в одном из лучших романов Э. Золя «Жерминаль» (1885 г.). Это человек сильный и стойкий, честный, принципиальный, мало сказать преданный — буквально одержимый революционной идеей, «готовый пожертвовать жизнью, и притом безвестно, не стяжав даже славы мученика», хотя и неоправданно (по воле автора) тяготеющий к анархизму, к разрушительному началу. В работе над образом Суварина Золя, по его словам, «кое-чем позаимствовался» из «Подпольной России» С. М. Степняка-Кравчинского. В революционном активе Суварина значатся реальные факты: убийство шефа жандармов Н. В. Мезенцова 4 августа 1878 г., покушение на Александра II 19 ноября 1879 г. Не мудрено, что в Суварине находят исторические прототипы. Так, К. П. Победоносцев считал, что в нем «не трудно узнать Гартмана» 183. По мнению Е. А. Таратуты, прототипами Суварина, «несомненно, были и Степняк, и Кропоткин» .
Ряд страниц «Жерминаля» вопиет против царских палачей. Устами Суварина Золя рассказывает о казни пяти народовольцев как о варварском злодеянии. «Они,— говорит он о палачах,— провозились целых двадцать минут, чтобы повесить четырех до Аннушки; веревка обрывалась, и они никак не могли покончить с четвертым... Она стояла тут же, дожидаясь своей очереди. Она не видела меня и искала глазами в толпе. Я влез на тумбу, она меня заметила, и с той минуты глаза наши были прикованы друг к другу. И даже мертвая, она все продолжала смотреть на меня».

Этот рассказ завершается многозначащим выводом: все попытки царизма задушить революционное движение градом репрессий тщетны, казни революционеров дают эффект,- противоположный тому, на который рассчитывают каратели. «Да, хорошо, что она умерла,— вспоминает Суварин об Аннушке,— на ее крови родятся герои, а во мне больше нет никакой трусости... рука ни от чего не дрогнет, когда придет день и нужно будет отнять жизнь у других или отдать свою!»

Четвертый классик французской литературы А. Доде в романе «Тартарен на Альпах» (1883—1885 гг.) вывел целую группу народовольцев. Все они — героические и самоотверженные натуры, хотя для европейского читателя не вполне понятны, загадочны. Один из них — Манилов — обрисован по материалам очерка Кравчинского «Степан Халтурин» 186. Народовольцы Доде — героические и самоотверженные натуры. Правда, к способу действий «нигилистов» писатель относится не без предубеждения. «Я лично держусь того мнения,— говорит он устами Тартарена,— что и против диких зверей надлежит пользоваться узаконенным оружием». Впрочем, перед главным доводом «нигилистов» («если народ угнетают, если народ душат и необходимо его освободить, то всякое оружие хорошо и законно») Тартарен пасует: «Разумеется, разумеется...»  В целом русские революционеры под пером Доде оказывались не совсем понятными для европейского читателя, загадочными, но тем более интересными и привлекательными. «Как необычны и милы ваши нигилисты!» — писал автору «Тартарена» Ги де Мопассан.

Сам Мопассан — писатель, далекий от революционной идеологии и вообще от политики, — тоже затронул народническую тему. Если в ранней его новелле «Открытое собрание» (1880 г.) образ «гражданки Евы Шуриной, русской нигилистки», которая «свирепым, пронзительным голосом» говорит французским женщинам о своей борьбе с «угнетателями родины», карикатурен, то три года спустя на страницах рассказа «В пути»Мопассан изобразил народовольца, преследуемого царскими карателями, так же сочувственно, как это делал Доде.

Откликались на политические гонения в России и другие французские писатели, причем иные из них создавали романы и повести специально о гонимых, но несгибаемых «нигилистах». Так, Поль Вернье в 1881 г. напечатал роман «Охота за нигилистами», а Юг Ле Ру (кстати, переведший на французский язык «Подпольную Россию» Кравчинского) — роман «Покушение Слугина» (1885 г.).

В Англии крупнейшие поэты славили народовольцев и прочили гибель царизму. Д. Томсон сделал это в стихотворении «Деспотизм, устрашенный динамитом». Д. Коннел, по его словам, создавал песню «Красный флаг» (1889 г.), вдохновляясь борьбой не только английского рабочего класса, но и русских народников. Подвиг Софьи Перовской воспел Г. Эллис , а Ч. Суинберн откликнулся на расправу царизма с народовольцами антицаристской одой «Россия».

Что касается художественной английской прозы, то несколько романов из жизни русских «нигилистов» написал У. Уэстол, отдельные же образы народников сочувственно представлены в романах Д. Голсуорси («Вилла Рубейн»), Д. Конрада («На взгляд Запада»), А. Конан Дойля («Торговый дом Гердлстоун»).
В романе Конан Дойля «Торговый дом Гердл-стон» (1890 г.) среди «хороших людей» действует безымянный политэмигрант, «нигилист из Одессы», который «приговорен к смерти, и его обязательно казнят, надо только сперва поймать», человек смелый, решительный и во всех отношениях симпатичный: «несмотря на потрепанное одеяние, внешность этого человека производила впечатление незаурядности и благородства, а непринужденная грация его поклона могла бы сделать честь двору любого европейского монарха». Благородные и самоотверженные «революционеры-нигилисты» Анна и Алексей, противопоставленные трусливому предателю Сергею, по чьей вине «некоторые отправились на виселицу, других сослали в Сибирь», выведены также в одном из рассказов Конан Дойля в Шерлоке Холмсе "Пенсне в золотой оправе"

Особо значимы для нас романы Э. Л. Войнич. Ее биограф Е. А. Таратута убедительно показала, что в работе над романом «Овод» (с 1889 г.) «наиболее сильные непосредственные впечатления дала писательнице именно русская действительность, и в образе Овода с наибольшей силой отразились черты русских революционеров-народников, соратником которых была сама создательница романа об Оводе».

В романе «Оливия Лэтам» (1904 г.) Войнич изобразила Петербург 80-х годов с его вакханалией репрессий, а воплощением беззаветной борьбы против этого Петербурга сделала народовольца Дамарова.Весь роман, по словам самой Войнич, отразил впечатления трех лет ее жизни в России (1887—1889), причем семья Дамаровых описана по воспоминаниям о семье народовольца В. А. Караулова, в которой жила тогда Войнич' .

Много откликов на страду народовольчества было в польской литературе: роман М. Ашкинази «Жертвы царя», поэма Ц. Войнаровской «Ульянов» о героях «Второго 1 марта»:
Царю платить я должен жизнью ...
Что же, Жизнь дорога, но честь еще дороже!
Стихотворение М. Конопницкой «На пороге», а также сделанный Я. Каспроничем перевод стихотворения народника Е. И. Минакова «Последние минуты». Классик польской литературы Стефан Жеромский в 1891 г. написал рассказ «Непреклонная», который идейно перекликается с «Чудной» В. Г. Короленко, а в 1894 г. — повесть «Курган», где показал в образе доктора Вилкина народовольца, когда-то активного борца, пережившего тюрьмы и ссылку, измученного и обессиленного, но все-таки верного революционным убеждениям.

Такие же отклики звучали в литературе других стран. Классик чешской поэзии С. Чех в поэме «Славил» (1882 г.) предсказывал борющейся России роль «утренней звезды новой мировой истории», благодаря усилиям таких людей, как народоволец Владимир. Под влиянием встреч с народниками «наглотался их доктрин и даже написал много стихотворений в социалистическом духе» великий писатель Болгарии И. Вазов. Румынский поэт-классик К. Милле посвятил свое «Красное стихотворение» (1882 г.) Софье Перовской. В Италии о Перовской написал стихотворение («Апрельские цветы») Ф. Турати, а в Германии о Вере Засулич — Ш. Вестфаль. Все эти произведения выражали солидарность с народниками и протест против их карателей.

Отзвук такого же настроения слышен в драме знаменитого Г. Гауптана «Одинокие» (1891 г.) Героиня драмы Анна Map, обаятельная, с передовыми взглядами, родом «из русской Прибалтики», носит кольцо, «снятое с пальца женщины, которая умерла в Сибири», поет революционную песню народников «Замучен тяжелой неволей».У Гауптмана русская революционная тема — на заднем плане, почти в подтексте. Но в 80—90-е годы на театральных сценах Европы ставились и пьесы, написанные, как «Вера» Уайльда, специально о русских революционерах, в частности о процессе Засулич (в Неаполе) и, возможно, о Якутской трагедии.

Не осталась в стороне от народнической темы литература стран Скандинавии. Шведский писатель с мировым именем А. Стриндберг сделал героем новеллы «Рецидив» (1884 г., в русском переводе — «Возврат к прошлому») благородного русского «нигилиста» Павла Петровича. Крупнейший писатель Дании, лауреат Нобелевской премии К. Гьеллеруп в романе «Ученик германцев» показал, каким толчком к формированию передовых взглядов героя романа послужил услышанный им рассказ о подвиге Веры Засулич. Учитывая интерес и симпатии к русским народникам со стороны Г. Ибсена, его биограф не без оснований отмечает воздействие народничества на создание таких ибсеновских персонажей, как Нора и доктор Стокман.

Даже литература Америки и Азии откликалась на подвиги и жертвы народников. Так, герой романа Марка Твена «Американский претендент» Селлерс строит фантастические планы освобождения России от царского гнета, замыслив, в частности, купить Сибирь и основать в ней образцово-показательную республику, ибо, мол, « в тамошних рудниках и тюрьмах собраны самые благородные, самые лучшие, самые наиспособнейшие представители рода человеческого, каких когда-либо создавал бог» . Видный поэт США Д. Миллер написал тираноборческую балладу «Софья Перовская». В. М. Быков, основываясь на обширных изысканиях, предполагает, что «подвиги русских народовольцев» вдохновляли и Джека Лондона, когда он работал над некоторыми эпизодами романов «Железная пята» и «Бюро убийств».

В Японии еще до середины 1880-х годов вышел ряд произведений о русских народниках (в частности, две книги о Засулич: «Повести о героинях Европы» и «Трагедия русской героини») и переведена «Подпольная Россия» Степняка-Кравчинского под заголовком «Они сюсю» («Демоны вопиют»).

Вероятно, такие же сочинения и переводы выходили в Китае. Великий китаец Лу Синь так вспоминал о своей юности: «Кто из нашей революционной молодежи тех лет не знал о молодых русских революционерах? Китайская молодежь не забывала о Софье Перовской».